Под стягом Габсбургской империи - Страница 16

Я часто замечал в своей жизни любопытное явление. Когда надвигается беда, кажется, что время замедляет свой бег и появляется бездна времени, чтобы изучить значок на радиаторе автобуса, который собирается тебя задавить.

Так было и тем утром. В запасе оставалось не больше пяти секунд или около того, но я смог углядеть все мельчайшие детали вырисовывающейся катастрофы: широкое сжатое поле, а прямо передо мной - прямоугольная ограда из блоков прессованной соломы вокруг двух длинных складных столов, накрытых белыми скатертями с аккуратно расставленной серебряной посудой, бокалами и бутылками вина. Я увидел одетых в зелёные сюртуки людей, достающих посуду из плетёных корзин.

И с любопытством отметил, что они обернулись, оторвавшись от своего занятия, и уставились на моё «триумфальное» прибытие, а затем перемахнули через соломенную ограду и разбежались врассыпную как зайцы.

Я сделал последнюю отчаянную попытку разминуться с соломенной оградой, которая, казалось, притягивала меня словно какой-то роковой магнит. Но руль не слушался: перебило тросы управления. Мне оставалось лишь опустить голову вниз и крепко зажмуриться. С ужасающим треском ломающихся досок и разрываемой парусины аэроплан рухнул на желтую почву плато Табор. Шасси развалилось от удара, и «Голубь» заскользил по полю на брюхе.

Я плохо помню, что произошло дальше - только чудовищной силы удар, грохот бьющейся посуды, звон стекла и столовых приборов, хлопки бутылок шампанского, когда аэроплан врезался в соломенные блоки.

А затем все замерло, и наступила тишина, только клубилась желтая пыль. Постепенно я понял, что всё еще жив: весь в синяках и порезах, из легких вышибло весь воздух, но все-таки жив. Сначала я осторожно пошевелил пальцами рук и ног, а потом самими руками и ногами. Насколько я понял, переломов нет, но я оказался в ловушке из обломков, придавленный мешком с песком и опутанный проволокой и тросами контрольной панели, рухнувшей прямо на меня.

Хорошего мало: аэропланы образца 1912 года, похоже, умышленно разрабатывались как набор для растопки каминов - меньше месяца назад мой товарищ по стажировке в Штайнфельде сгорел заживо, зажатый после тяжелой посадки в обломках «Голубя».

Запах горящей плоти, казалось, уже коснулся моих ноздрей, когда я изо всех сил пытался освободиться. Сквозь пыль я мало что видел. Кроме того, одно из стекол на очках треснуло, а другой глаз закрывал сползший летный шлем, поэтому я с трудом мог разглядеть смутную фигуру, карабкавшуюся ко мне по обломкам.

— Быстрее! — заорал я. — Ради бога, помогите выбраться - самолет может полыхнуть в любой момент!

Но, к моему удивлению, вместо того, чтобы попытаться меня вытащить, спаситель с ревом ярости набросился на меня, схватил за лацканы летного комбинезона и стал трясти так, что у меня чуть голова не оторвалась.

— Подонок! Сволочь! Каналья! — ревел он. — Кусок дерьма, выпавший из-под хвоста вшивой кобылы! Гнилой мерзавец, которого даже навозные черви жрать не станут! Чего ты добиваешься этой выходкой, хулиган? Клянусь богом, я засуну тебя за решетку лет на десять и отсужу весь ущерб до последнего геллера!

Должен сказать, что это грубое нападение на беспомощную жертву авиакатастрофы вывело меня из себя. У меня оставалась свободной одна рука, поэтому я нанёс хороший ответный удар по внушительному животу. С громким «Ох!» злодей отшатнулся, размахивая руками, а потом позорно плюхнулся задом в пыль. Я подумал, что неплохо бы сейчас ознакомить его с моей точкой зрения на случившееся.

— Сам ты хулиган! Да о чём ты вообще думал, когда стрелял в пролетавший мимо аэроплан, жирный псих, а потом ещё и напал на выжившего, будто он какой-нибудь уличный бандит? Убытки - я бы тоже, знаешь ли, об этом подумал! Мне придётся платить за этот аэроплан, и клянусь, я вытрясу из тебя деньги, даже если для этого понадобится протащить тебя через все суды Австрии!

Мне удалось поднять на лоб защитные очки, пыль вокруг осела, и я сумел разглядеть своего обидчика. Красный от гнева, он уже поднялся и теперь отряхивался, бессвязно и злобно бормоча, словно бешеный индюк.

В эти давние дни до появления телевизоров, когда кинохроника была новинкой, а фотографии в журналах не слишком распространены, мы, обычные люди, оставались гораздо дальше от великих особ, чем сегодня. Мы располагали лишь парочкой сильно отретушированных фотографий, быть может, ещё случайно видели их издалека во время какой-нибудь процессии - и то лишь особо везучие жители больших городов.

Также здесь, в Центральной Европе, существовал характерный обычай: наши правители почти не появлялись на публике без военного мундира. Так что осенило меня лишь спустя некоторое время.

Хотя сомнений быть не могло: он носил зелёную фетровую шляпу и был одет в длинную охотничью куртку защитного цвета с вельветовыми бриджами, тирольскими чулками и высокими ботинками. Невозможно не узнать и двойной подбородок, кабаньи усы и пустые, мёртвые глаза, холодный взгляд которых смотрел на нас с тысячи официальных портретов.

Но несмотря на это, здесь, на поле в Богемии среди обломков «Голубя», мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать всю ужасающую правду: стрелявший в меня человек, пикник которого я только что превратил в руины, на кого я напал и оскорбил, был не кем иным, как Францем-Фердинандом Габсбург-Лотарингским, эрцгерцогом д’Эсте, прямым наследником императорского трона Австрии и венгерской Апостольской короны Св. Иштвана.

По спине побежала холодная струйка пота, я судорожно сглотнул и зажмурился, отчаянно надеясь, что, в конце концов, аэроплан все же заполыхает. Наследник теперь вполне отдышался, чтобы поведать мне всё, что обо мне думает.