— Ну, Прохазка, жаль, что вы не можете пойти с нами, особенно теперь, когда я узнал, что вы неплохо владеете английским, а сам я на нем не говорю. Думаю, придется взять кого-нибудь в качестве переводчика. Так или иначе, я велел стюарду-китайцу, чтобы принес вам особый ужин из ресторана первого класса в качестве компенсации.
— Спасибо за заботу, герр командир.
— Не благодарите, — на какое-то время он замолчал, глядя сквозь открытую дверь радиорубки на гавань — великолепное тропическое солнце уже тонуло за горизонтом Аравийского моря. — Какая всё-таки странная жизнь. В смысле на флоте. Лично мне кажется, что с вами обошлись слишком жестоко. Молодой офицер в мирное время на флоте — чего они ожидали? Конечно, вы жаждали приключений и ввязались во всякие глупости. А кто бы так не поступил, кроме уж самых никчемных? Они что, хотят, чтобы флотом командовали слабаки? Если им нужны именно такие офицеры, то могли бы и штатских отправить на флот и тем с ним покончить, — задумавшись, он на какое-то время замолчал. — Но возможно, именно этого они и добиваются, на флоте у нас стреляют раз в полвека. Довольно забавно, если подумать: я везу людей в Шанхай, а затем, выполнив задачу, просто вернусь обратно, и старый Юлиус Фихтерле выйдет на пенсию. Пятьдесят три года я служил императору и ни разу не видел серьезных передряг. Я был гардемарином на борту старого «Кайзера», помните, во времена Датской войны: прибыл в Куксхавен в тот день, когда датчане предложили перемирие. Потом плавал на «Галатее»: в 1866 году прибыл в Лиссу, подоспел только, чтобы подобрать несколько трупов. Затем полвека драил медяшку, переводил бумагу и наказывал матросов на два дня гауптвахты за пьянство и неподчинение. Не слишком насыщенная жизнь. Но вскоре всё кончится. Я уже присмотрел домик в Граце, где проведу старость, и место на семейном кладбище для нас с фрау Фихтерле. Иногда я удивляюсь, зачем вообще жил. У меня два сына, знаете ли: один занимается медициной, а другой — адвокат. Я сказал им, пусть занимаются чем угодно, только не служат в армии в мирное время: это смерть при жизни. Но, Прохазка, это не должно вас расстраивать. Мы отбываем, так что в мое отсутствие вы побудете вахтенным офицером. Приглядывайте за кораблем и смотрите, чтобы его никто не украл, пока нас нет. До свидания!
— Приятного вечера, герр командир.
— Благодарю, уверен, он таким и будет.
И я остался один. Вскоре стемнело, в вышине над палубой ярко засияли звезды, а во мраке жужжали светлячки. Вырвавшись из-под навеса, натянутого на квартердеке «Неумолимого», над водой поплыли аккорды вальса «Судьба» в умелом исполнении оркестра королевской морской пехоты. Издалека доносились раскаты смеха и звон стаканов. Все явно отлично проводили время. Мне страстно хотелось оказаться среди них.
Я бегло говорил по-английски, а проведя в 1907-1908 годах шесть месяцев при королевском военно-морском флоте, сохранил теплые воспоминание об этих довольно молчаливых, но добродушных и гостеприимных людях, населяющих кают-компании. Мне всегда поражало, что их монументальная, непоколебимая уверенность в себе — результат векового неоспоримого господства в океане и репутации первоклассных мореходов — сделала их приветливыми и гостеприимными, а не высокомерными и властными, как немцев, или раздражительными и недовольными, как французов и русских. Как будто англичане милостиво позволяли всем остальным плавать в своём океане с надеждой, что мы будем наслаждаться этим, как некий герцог, любезно открывающий в благотворительных целях на одно воскресенье в год свои сады для публики.
Я съел ужин, принесенный стюардом Вонгом — отличный, как и было обещано, а потом какое-то время читал. Но было трудно сконцентрироваться, теперь, когда я предоставлен сам себе на борту судна, почти безлюдного и тихого, за исключением разве что приглушенных ударов по железу где-то внизу, где инженеры разбирались с конденсатором. Я все еще пытался сам разобраться с ошеломляющим развитием событий последнего месяца. А еще оставалась тревога за двух женщин, принявших участие в моём диком турне по Балканам. Одна, в первую очередь, зачинщица цепи событий, из-за которых все и началось, а другая — спасительница, вытащившая меня из них живым. Я был уверен, что господарица Зага сейчас в безопасности.
В последний раз, когда я видел её, она плыла к брошенной лодке, и, конечно, её хватило ума грести к Спицце и высадиться на австрийской территории, уклонившись от охотников на черногорском берегу. Но что с пани Боженой? Может, муж и его сообщники перерезали ей горло, а потом утопили тело в Дунае, или изуродовали лицо в качестве наказания за прелюбодеяние? Грбич выглядел способным на любую жестокость.
Как только мы высадимся в Шанхае, я отправлю Зейферту на «Тису» письмо с просьбой выяснить, что случилось с Боженой. Он, должно быть, уже знает, что я нахожусь в пути на Дальний Восток: Фихтерле через Вену связался с Панчовой, и оказалось, что меня сочли пропавшим без вести еще двадцать восьмого мая (предположительно утонувшим во время купания в реке). Мою одежду обнаружили аккуратно сложенной на островке, где я ее оставил, и через пару дней вместе с другими моими пожитками продали бы на аукционе. Боцман Йованович всё упаковал, чтобы отправить в Шанхай со следующим пароходом.
Уже было довольно поздно, но с борта «Неумолимого» все еще доносилась музыка. Видимо, в нашу честь звучали избранные номера из оперетты Легара «Граф Люксембург». Наконец где-то в одиннадцать вечера в дверь радиорубки постучал стюард.