Под стягом Габсбургской империи - Страница 88

Так продолжалось до двадцать третьего августа. В тот день Япония наконец объявила войну Германии, но не Австро-Венгрии. Мы еще раз телеграфировали в Вену, запросив указания, теперь через Сан-Франциско, и снова получили ответ: «Выведите корабль из эксплуатации и следуйте в Пекин». Мы пришвартовались в Циндао и начали всё по новой, законсервировали корабль и перенесли на берег всё, что можно. Потом снова погрузились в поезд на Тяньцзинь и китайскую столицу. На борту осталась лишь небольшая группа технического обеспечения.

Поскольку из-за возраста, алкоголизма или низких умственных способностей большая часть офицеров и старшин «Элизабет» оказалась непригодной к воинской службе, в Циндао осталась лишь пара молодых артиллеристов в помощь германскому гарнизону. Я был молод и когда-то был офицером-артиллеристом, но не присоединился к ним — по какой-то необъяснимой причине в телеграмме Военного министерства в числе тех, кто должен следовать в Пекин и, вероятно, будет интернирован китайцами до конца войны, упоминалось мое имя. Времени поразмыслить над этим не было, потому что теперь мы рьяно взялись за подготовку к поездке в Пекин. Мы собирались отправиться группами по пятьдесят человек, и я оказался вторым по старшинству офицером подобного отряда. Возглавил его не кто иной как корветтенкапитан Юлиус Фихтерле, в конце концов так и не сумевший вернуться в Европу на «Горшковски» из-за разразившейся войны. Моим помощником стал престарелый унтер-офицер из Вены по имени Флориан Кайндель.

Я уже был знаком со штабсторпедомайстером Кайнделем — он служил унтер-офицером в моем дивизионе, когда в начале века я был еще кадетом на борту парового корвета «Виндишгрец» во время учебного плавания по Южной Атлантике осенью 1902 года. Я хорошо его запомнил: седеющий старый пройдоха с тридцатью годами флотской службы за спиной уже тогда и по крайней мере одним сроком во флотской тюрьме за продажу латунных гильз штатским сборщикам металлолома.

Редкостный циник, Кайндель являлся постоянным источником сведений и рекомендаций для тех, кто помоложе. Я хорошо помню его на румпеле шлюпки одним жарким ноябрьским днем неподалеку от Мадейры. Мы сидели на веслах, сабли свисали с поясов, поскольку предполагалось, что мы должны изображать десант, и наблюдали, как изношенные шестидюймовые пушки нашего корабля (нарезные, казнозарядные, но до сих пор установленные на колесные станки) полыхнули бортовым залпом. Кайндель смотрел (фуражка сползла ему на затылок), как снаряды, вылетев из облака дыма, плюхнулись в море в паре сотен метров от шлюпки. Кайндель сплюнул в воду, а затем повернулся к нам.

— Ну-c, молодые люди, вот поэтому на флоте и выдают спиртное перед боем: чтобы, когда враг вдруг встанет борт о борт, вы могли хотя бы помочиться на него, раз не сможете сделать ничего другого.

Кайнделю уже оставалось меньше года до выхода на пенсию, но он огорчался, что пропустит теперь войну, считая ее своего рода спортом, который не должен доставаться только молодым.

— Не то чтобы я хочу, чтоб меня убили, герр шиффслейтенант, — признался он мне, когда поезд грохотал по направлению к Цинанфу, — просто мне особо некуда возвращаться в Австрии после увольнения с флота, у меня только сестра в Вене. И если случилась война, я бы хотел в ней поучаствовать, раз уж говорят, что она закончится через пару недель.

Корветтенкапитан Фихтерле его энтузиазма не разделял. Насколько я мог судить, он был рад укрыться в относительной безопасности нейтрального Китая. Его в основном заботило, что в его отсутствие фрау Фихтерле не сможет выплатить остаток за виллу в Граце, где он собирался провести старость.

Мы прибыли на пересадку в Тяньцзинь, где нам приказали до дальнейших распоряжений оставаться в немецких казармах — мрачном сборище кирпичных зданий, которые вполне могли бы располагаться где-нибудь в землях Бранденбурга. В ту ночь пошел дождь — не по-европейски сдержанная туманная морось с хорошей погодой на следующий день, а внезапно началась северо-китайская осень: устойчивый, непрекращающийся ливень, который вскоре превратил дороги в реки, а поля — в зеркала из жидкой желтой грязи. Но худшее ждало впереди, потому что двадцать седьмого мы получили еще две телеграммы.

Первая была из нашей миссии в Пекине, и в ней сообщалось, что в связи с китайским нейтралитетом, а также, поскольку железную дорогу в столицу контролируют британцы, мы не сможем продолжить путешествие. Вторая же пришла из Циндао, где получили радиосообщение из Вены. Австро-Венгрия теперь находилась в состоянии войны с Японией, и «Кайзерин Элизабет» должна сражаться бок о бок с немецким гарнизоном. Поэтому всем трудоспособным членам экипажа приказывали немедленно вернуться на корабль. Все дружно застонали и начали паковать вещи: это означало еще один круг загрузки корабля по возвращении.

Около полудня нас посетил германский консул в Тяньцзине. Китайские власти вряд ли позволят нам возвращаться в австрийской морской форме, сообщил он, поэтому консул организовал экстренный сбор гражданской одежды среди немецкого и австрийского сообществ города. Мы должны скинуть мундиры и ехать по железной дороге обратно в Циндао в гражданском, разделившись теперь уже на группы человек по двадцать, которые, надо надеяться, будут привлекать меньше внимания на железнодорожных станциях по пути.

Именно потому и вышло, что вечером двадцать седьмого августа 1914 года линиеншиффслейтенант Оттокар Прохазка прибыл на железнодорожную станцию Тяньцзинь, чтобы и дальше служить его имперскому королевскому и апостолическому величеству, одетый не в соответствии с «Наставлением о правилах ношения военной формы», а следующим образом: защитного цвета бриджи ниже колен (по крайней мере на два размера больше, чем нужно); шерстяные чулки, подбитые гвоздями горные ботинки; широкая твидовая куртка с поясом и стоячим воротником (почти нужного размера) и шляпа-котелок на размер меньше необходимого. Остальная часть моего отряда была одета примерно в том же стиле или еще хуже: причудливая смесь немецкой одежды для скалолазанья, полосатые матросские куртки, мягкие фетровые шляпы, соломенные канотье, велосипедные шапочки и даже отдельные элементы вечерних костюмов. Большую часть пожалованной нам одежды когда-то пошили, чтобы она подошла дородным фигурам немецких железнодорожных чиновников и руководителям мануфактур среднего возраста, поэтому все это жалко смотрелось на юных и худых австрийских матросах.