Под стягом Габсбургской империи - Страница 9

Рост в чинах в австрийских вооруженных силах всегда происходил болезненно неторопливо. У нас не было колоний, а, соответственно, и колониальных войн с их приятной тенденцией ускорять продвижение по карьерной лестнице благодаря желтой лихорадке или парочке туземных копий в спину.

А кроме того, люди в Центральной Европе имели выраженную тенденцию жить, пока не окаменеют. Как ещё могло быть иначе при 82-летнем императоре в Хофбурге? Семьдесят лет - официальный возраст выхода на пенсию флотских офицеров в ранге выше коммодора, но какое-то число дотягивало и до восьмидесяти - благодаря специальному разрешению императора.

А что касается женитьбы - об этом следовало забыть: собственного состояния у меня не было, так что возлюбленной и небольшой вилле в Борго-сан-Поликарпо придется обождать по меньшей мере до середины 20-х годов двадцатого века.

Нет, не такая уж заманчивая перспектива, как казалось на первый взгляд, предстала передо мной тем дождливым весенним вечером в бухте Полы. И не обладая навыками ясновидца, я никак не мог знать, что в конце концов все обернется намного хуже (хотя, следует признать, намного интереснее), чем я мог себе вообразить той ночью. Я разделся и приготовился ко сну.

Сосед по каюте мерно храпел, а ночной кузнец-старьевщик уже приступил к своей дзынь-бряк-шмяк работе палубой выше. Отбили пять склянок, и я приготовился выключить свет и упасть в койку. Но когда я так и сделал, что-то встряхнуло мои мысли - белый голубь на обнаженной руке одной из полуприкрытых красоток из «Пшутта» на картинке, висящей на переборке. Я, стараясь не шуметь, открыл свой крошечный ящик в столе и вытащил пачку документов.

И да, вот оно: имперское и королевское Военное министерство (военно-морской отдел), циркуляр 15/7/203(б) от 27 марта 1912 года. Я перечитал его еще раз, подумал какое-то время, а затем положил в бумажник, на всякий случай. «Возможно, лучше переспать с этой мыслью до завтра», - подумал я. Но почему бы и нет? В конце концов, самое худшее, что они могут - сказать «нет».

Горн проиграл побудку точно в пять ноль-ноль. Наш общий денщик, угрюмый хорват-резервист по фамилии Байджели, постучал и вошел с моим утренним чаем и тазиком горячей воды для бритья (Кажала-Пиотровский нес утреннюю вахту, «диану», и потому ушел еще в четыре). Байджели был одет в мундир, соответствующий утру понедельника.

— С почтением сообщаю, что до сих пор идет дождь, герр шиффслейтенант, а матрос Куирини прошлой ночью вернулся весь в крови после пьяной драки в кафе. Он сейчас у главного корабельного врача - нужно наложить десять швов, может, двенадцать. Я внутренне застонал, отпустил Байджели, поднялся и выпил чай.

Затем сверился с графиком дежурств. Мы сейчас находились на якорной вахте, так что у меня нормальное рабочее время до вторника, когда я несу ночную вахту. Я вылил горячую воду в предательский умывальник, немного подправил бритву и побрился в тусклом утреннем свете, оделся и отправился исполнять свои обязанности офицера, командующего одним из подразделений вахты правого борта.

Думаю, вряд ли кто-нибудь из ныне живущих может постичь всю скрупулезность, с которой была организована жизнь на борту одного из этих линкоров, построенных до 1914 года, морских символах государственного престижа в конце целого века беспрецедентного мира и прогресса. Плавучие микрокосмы упорядоченной и устойчивой общности людей, которые (во всяком случае, в теории) должны были господствовать над сухопутными силами в те сейчас едва уже мыслимые дни золотого стандарта, конституционной монархии и ньютоновской физики.

На борту «Эрцгерцога Альбрехта» семьсот человек жили повседневной жизнью согласно расписанию, отрегулированному до последней секунды, точно и плотно сжатому, как швейцарские карманные часы. В 5:00 горны протрубят «Подъём и на молитву», пятнадцать минут, чтобы подняться и одеться, а затем еще пятнадцать минут, чтобы скатать и убрать гамаки и прибраться на нижних палубах.

Затем завтрак для матросов: полкило хлеба и литр густого, злобно-крепкого черного кофе. Кончен завтрак, и точно в 6:00 начинается общекорабельная приборка: вода из шлангов потоком несется по палубам и каскадом стекает в шпигаты, а четыре сотни осоловелых босых матросов, закатав штаны и подвесив ботинки к поясному ремню, скребут и отдраивают палубы, моют швабрами все окрашенное и полируют бронзовое. К 7:30 корабль приобретает безупречный вид: мокрый, провонявший карболовым мылом и полировкой для металла.

Теперь наступала очередь по подразделениям, толкая друг друга, умываться и бриться в гулких и переполненных корабельных носовых уборных, в то время как старшины рявкают, чтобы поторапливались и строились на палубе.

А в восемь утра - восемь склянок и торжественное начало дня: на корме поднимается красно-бело-красный стяг императорской Австрии, корабельный оркестр играет «Готт Эрхальте», а взвод матросов берет винтовки «на караул».

Церемония подходит к концу, спускаются шлюпки, на батарейной палубе роздана почта, навесы натянуты (если того требует погода) и все, кто не несет вахты, приступают к своей повседневной работе. Но в это утро навесы не требовались: непрерывно моросил дождь, и палубы все еще блестели от влаги, несмотря на то, что приборка закончилась несколько часов назад.

Мой полудивизион отправился вниз для чистки оружия: полировать сабли и абордажные крючья, как если бы мы по-прежнему планировали взять на абордаж вражеский линкор и отправить абордажные партии карабкаться по леерам. В 9:00 я отправился на утренний обход.