Под стягом Габсбургской империи - Страница 96

А что потом? Мы собирались пройти до Шанхая и там пристать к берегу, где нас интернируют, а китайские моряки растворятся на местности. Для этого среди прочих приготовлений накануне вечером я проверил навигационное оборудование: магнитный компас, секстант, маленький наручный хронометр и набор карт северо-китайского побережья вниз до Янцзы, а также морской астрономический альманах. Проверил средства навигации для ориентирования на материке: кошелек и брезентовый пояс с двумя тысячами австрийских крон золотом. Китайские власти славились чрезвычайной коррумпированностью, и я не сомневался, что если при встрече с местными чиновниками мы помашем у них перед носом наличностью, то надзор над нами будет таким незаметным, что мы сможем добраться до Шанхая и сесть на пароход до Сан-Франциско.

После завершения подготовки осталось решить одну проблему. Если мы собираемся положиться на защиту Гаагской конвенции для военнопленных и не хотим, чтобы нас просто застрелили при захвате, джонка должна быть официально записана как корабль австро-венгерского военно-морского флота. Мы прочесали списки кораблей и в конце концов решили назвать ее «Шварценберг», поскольку это имя больше не использовалось ни одним кораблем. Определенным образом имя вполне соответствовало: паровой фрегат «Шварценберг» был флагманом под командованием капитана Тегетхоффа в сражении у Гельголанда в 1864 году, когда австрийская и датская эскадры столкнулись в последней битве парусных кораблей. Мы решили, что следует почтить запоздалое участие в войне парусного судна, на борт которого мы как раз грузились, этим прославленным именем.

Близилась полночь. Паровой полубаркас с «Элизабет» провел нас мимо маяка к краю минного поля, а потом отпустил трос. Два фонаря на берегу обозначали нам курс, и мы поставили паруса по ветру. С громким скрипом бамбука мы тронулись, подгоняемые легким бризом в сторону ни о чем не подозревающей цели, лежащей на якоре в трех милях от берега. После заката ветер слегка утих, но для нас вполне годился, хотя меня беспокоила липкая и раздражающая жара, пришедшая с ветром после нескольких недель холода из Манчжурии, а также быстрое падение уровня барометра с тех пор как мы отплыли. Но сейчас это уже не имело значения — через полчаса мы подойдем к цели на нужное расстояние.

На первый патруль мы наткнулись сразу за нашими минными полями. Это был японский миноносец. Когда он осветил нас прожектором, мы с Кайнделем скрылись из виду и предоставили переговоры Эрлиху, одетому в национальную китайскую одежду и выглядевшему вполне себе китайцем, чтобы при проверке сойти за местного туповатого шкипера джонки. У японцев имелся переводчик.

— Что он говорит, Эрлих? — прошептал я, присев за фальшборт.

— Их капитан говорит, что мы сборище простофиль, и будь его воля, он бы отрезал всем нам головы, ведь похоже, они нам без надобности. Он приказал держать нынешний курс и побыстрее проваливать к чертям, пока он не вышел из себя и не открыл огонь.

Мы плыли на постоянной скорости в четыре узла, пока миноносец не растворился в темноте за кормой. Мы наверняка уже где-то рядом: два фонаря на берегу теперь выстроились в линию, отмечая направление торпедной атаки. Мы во все глаза всматривались во мрак, пытаясь разглядеть черный силуэт «Неумолимого» на фоне слабого света звезд. Но где же он? Мы убрали парус, потом снова поставили. Ничего. Мишень исчезла, с наступлением ночи подняла якорь и переместилась на другое место или вернулась в Гонконг для ремонта и за новыми боеприпасами. Столько хлопот, и всё без толку. Мы проблуждали еще с полчаса, но море вокруг было пустынно. Цель утекла сквозь пальцы.

За час до рассвета на нас с воем обрушился тайфун с севера Тихого океана, внезапно, как прыжок тигра, и с яростным натиском миллионного стада бизонов. И так он задувал еще девять дней. Я вспомнил тот период многие годы спустя, когда был пленником в Бухенвальде: как легко почти животный страх и лишения становятся обыденными, как быстро в них растворяется личность, как скоро человек забывает, что в мире существует что-либо еще.

Первые пару дней, когда «Шварценберг» по яростным волнам несло на юг, под завывания ветра, я был уверен, что следующая волна станет для нас последней. Мы цеплялись за любой выступ на палубе, промокли, продрогли и пребывали в таком ужасе, что больше не чувствовали истощения, голода или недосыпа, нами владел лишь липкий страх вместе с желанием, чтобы всё это поскорей закончилось. Время, направления и расстояния прекратили существовать, мы просто рвались вперед, и весь мир сузился до безумной качки, уходящей из-под ног палубы, серых брызг, воя ветра и постоянных оглушительных раскатов грома под низким грязным небом со зловеще сверкающими на нем молниями.

Даже дни и ночь исчезли, слившись в одинаковые мрачные сумерки — днем было темно от туч, а ночью светло от молний. В первый же день всё чуть не закончилось, когда над кормой нависла похожая на башню волна и обрушилась на нас. Лишь чудом никого не смыло за борт, джонка вынырнула на поверхность и стряхнула воду, как утка в деревенском пруду. Но большую часть снастей унесло, а хронометр был выведен из строя.

Хотя это мало что меняло: в первобытном хаосе сама идея навигации выглядела совершенно нелепой. Мы лишь могли убрать паруса, оставив необходимый минимум, чтобы держаться поперек волн и нас не захлестнуло с кормы, и надеяться, что не наткнемся на что-нибудь по пути. Я намеревался сбросить торпеды, чтобы облегчить судно, но китайцы меня остановили, заявив, что их вес, похоже, выравнивает джонку. Вскоре мы потеряли представление о том, где находимся и даже какой сегодня день. Примерно на шестой день тайфун ослабел, и мы смогли разглядеть приблизительно в миле по правому борту землю — может быть, Формозу. Но потом погода снова ухудшилась, и мы устремились вперед, как и прежде, в своем ограниченном мирке грохочущих волн, туч и брызг.