Под стягом Габсбургской империи - Страница 24

Как я и надеялся, обе пустых гильзы теперь вполне надежно застряли в стволах, я некоторое время повозился, пока продолжалась бойня, надеясь остаться незамеченным. Но вскоре все само собой закончилось, все местные живые существа размером крупнее полевой мыши уже были истреблены.

Эрцгерцог повернулся ко мне и изучал меня некоторое время своим пустым, безжизненным взглядом.

— Проблемы с оружием, Прохазка?

— Да, ваше императорское высочество, покорно докладываю, что оба патрона застряли.

Он рассматривал меня долгим, холодным пристальным взглядом.

— Хм! Лучше уделяйте больше внимания чистке вашего оружия в будущем - или купите что-нибудь получше. Те, кто не может позволить себе приличное оружие, не должны стрелять в достойном обществе.

И с этим он меня оставил. Как и многие до меня, я начал терять расположение эрцгерцога - хотя в моем случае, по крайней мере, падать оказалось недалеко.

Охотничий счет за день составил: сто семьдесят девять оленей, триста двадцать семь кабанов, тысяча пятьсот двадцать девять зайцев и кроликов, тысячу семьсот девяносто три куропатки, шесть тысяч триста пятьдесят семь фазанов, три ежа, разбуженных от зимней спячки, и домашняя кошка, которая каким-то образом затесалась не туда, куда нужно. Результат этого дня считался неплохим, но не выдающимся.

Но на следующей неделе я поднялся даже выше, на этот раз фактически к самой вершине того, что эрцгерцог называл достойным обществом. Поскольку в середине января 1913 года, к моему чрезвычайному удивлению, я получил письмо из имперской канцелярии гофмейстера дворца Хофбург.

Однажды в понедельник утром, помню, я проверил свой почтовый лоток в канцелярии Бельведера. Мы с соседом по кабинету гауптманом Белькреди только что расслабились за нашими столами, ослепленные и лишенные дара речи блеском предложения, представленным неким дипл. инж. фон Гергязевичем из Вараждина. Оно включало (насколько мы оба могли понять) дирижабль, который объединил бы совершенно новую систему движителя с полной невидимостью. Дирижабль двигался не при помощи пропеллеров. Его внешняя оболочка предполагалась в форме спирали, и штуковина вращалась по продольной оси и сверлила по пути воздух, как гигантский шуруп проходит сквозь кусок дерева.

Однако это ещё не всё: оболочку предполагалось окрасить спиральными полосами всех цветов спектра, и когда дирижабль начинал вращаться (в доказательство герр Гергязевич привёл многочисленные уравнения), его цвет постоянно бы менялся, и таким образом он стал бы невидимым для человеческого глаза. Белькреди присвистнул от изумления, прочитав письмо, потом сидел некоторое время в молчании.

Наконец он хлопнул себя по затылку, чтобы очнуться от мечтаний, и заметил:

— Ну действительно, нечего к этому добавить, правда? Мне кажется, лучше отправить это в психиатрическую больницу Штайнхоф в Вене с пометкой «срочно». — Он взял следующее официальное письмо из почтового лотка и изучал его несколько секунд. — Это для тебя, старина Прохазка. Бумага отличного качества, и кроме того дворцовый вензель с адресом. Возможно, на этот раз от маньяка из высших кругов...

Я открыл конверт, достал довольно простую открытку с рукописным текстом и недоверчиво уставился на неё. Она оказалась приглашением на ежегодный придворный бал. Я сначала подумал, что это какая-то ошибка. В старой Австрии ничто не бывало просто, если находился способ это усложнить и запутать. И в карнавальный сезон в Вене проводился не один, а два придворных бала, и оба в Хофбурге.

Один из них к 1913 году стал чем-то вроде ваших вечеринок в саду Букингемского дворца: собиралось нескольких тысяч человек, приглашались не только члены высшего общества, но и многие достойные, но незнатные простые смертные - профессора, провинциальные государственные служащие и даже горстка более-менее приличных журналистов и еврейских финансовых воротил.

Бал при дворе - дело совсем другое: исключительно привилегированное собрание членов императорского дома и трехсот или около семей из «высшего общества», те великие и древние землевладельческие династии имперской Австрии, что могли похвастать необходимыми шестнадцатью поколениями предков на своих гербах.

Обычно у простого смертного вроде меня - флотского лейтенанта, у которого предки с одной стороны чешские крестьяне, а с другой - мелкие польские дворяне, шансов попасть на последний бал было не больше, чем у свинопаса войти в мечеть аль-Харам в Мекке. Но дело в том, что число здравствующих эрцгерцогинь и дам высшего общества значительно превосходило число их родственников мужского пола.

Это означало нехватку партнеров для танцев, которую обычно покрывали за счет офицеров из самых известных полков, квартирующих в столице, а также служащих канцелярий эрцгерцогов, сделавших военную карьеру. Кто-то из ставки наследника должен был представлять флот, а старший адъютант по вопросам флота свалился с инфлюэнцей, поэтому по общему правилу выбор пал на меня.

Мы с моим слугой Смркалом большую часть трех дней потратили, чтобы привести мой парадный мундир в состояние почти полной безупречности. Смркал - кстати, дивное имя, означавшее на чешском нечто вроде «сопливый нос» - был добродушным, краснолицым сельским пареньком из Моравии, который отбывал в столице два года службы по призыву в пехотном полку, скучал по дому и был рад служить денщиком офицеру немногим старше себя и говорившему с ним на родном языке.

Еще до рассвета «великого дня» он уже приступил к работе с одежной щеткой и утюгом, и во второй половине дня, застегнув меня в тесный двубортный парадный мундир голубого цвета с высоким воротником (редко надеваемый и всеми ненавидимый предмет экипировки, известный во флоте как «Prachteinband» - «идеальная смирительная рубашка»), невероятно переживал за меня, как будто сам император явится и устроит ему разнос, если вдруг обнаружит какой-нибудь недочет в моём внешнем виде.