Под стягом Габсбургской империи - Страница 90

Мы втянули его в дренажную трубу, поскольку у него начался сильный приступ удушья. Ослабили воротник и расстегнули куртку, чтобы растереть грудь, но в этом не было смыла: он умирал от сердечного приступа. Поначалу его пульс еле прощупывался, а затем и вовсе затих. Мы оставили его там, в затопленной трубе среди равнинных заболоченных полей провинции Шаньдун, под низким серо-коричневым небом и безжалостным дождём. Я известил о его смерти, когда мы вернулись, но, насколько я знаю, его тело так и не нашли. Быть может, сельские жители обнаружили его и похоронили, но более вероятно, что он погрузился в зловонную жёлтую грязь и до сих пор лежит там, на другом конце света от фрау Фихтерле, семейного склепа и небольшой уединённой виллы на окраине Граца с виноградными лозами, увивающими дверь.

Остальные вернулись в Циндао в последний день августа — промокшие, голодные, вымотанные, а двое из нашей группы находились на ранних стадиях малярии. Для выздоровления времени не хватало: японцы окружили порт на расстоянии около пятнадцати километров и ждали только прекращения дождей, чтобы начать осаду. Скоро мы испытаем на себе все её прелести; хотя и сейчас на борту «Элизабет» мы не бездельничали.

Каким-то чудом почти весь экипаж вернулся из Тяньцзиня — по железной дороге или пешком, на лодках, на запряженных буйволами повозках или даже, как один отряд, на китайских тачках с парусом. Корабль снова привели в боевую готовность и установили все вооружение, за исключением двух шестидюймовых пушек, которые воткнули в редут над городом, прозванный «Батарея Элизабет». Задачей крейсера при обороне порта было войти в залив Цзяочжоу, встать на якорь в его части под названием Цанку, скрытой холмами от японских орудий, и использовать свою артиллерию для удара во фланг, если противник выдвинется к городу.

Единственная очевидная загвоздка состояла в том, что если японцы не могли видеть «Элизабет», то и она не могла видеть их. Именно потому пятнадцатого сентября 1914 года торпедомайстер Кайндель, два матроса-телеграфиста и я заняли позиции в укрытии из железнодорожных шпал и бамбука, вырытом на склоне Вороньего перевала над Циндао, с видом на равнину с северной стороны. До получения других приказов нам предстояло выступить в качестве наблюдательного поста для артиллерии нашего корабля.

Мы находились на левом фланге немецкой обороны, состоящей из небольшой сети траншей и блиндажей справа от нашей позиции, с ними нас связывала короткая траншея, а спереди защищали огрызки проволочных заграждений. Для личной защиты в случае японской атаки у нас имелись лишь винтовки. Хотя, судя по всему, они нам еще достаточно долго не потребуются. В бинокль мы видели, как японцы передвигают свою артиллерию вдоль затопленных дорог в деревни на равнине, но кроме случайного выстрела в нашем направлении, противник не выказывал никаких признаков готовности к немедленной атаке.

А поскольку запас снарядов на «Элизабет» был ограничен, нам оставалось лишь наблюдать, как несколько наших пристрелочных снарядов прошелестело над головой, взметнув при взрыве комья желтой грязи в поле. А осенний дождь, гонимый холодным и порывистым северным ветром, все лил и лил. Нам оставалось только ежечасно докладывать на корабль: «Никакого движения за последний час» и посменно вести наблюдение, а в перерывах, скрючившись, дрожать под протекающей крышей блиндажа, пытаясь приготовить пищу в старой жестянке из-под бензина над еле тлеющей рисовой соломой. Так вот какова война, думал я про себя, пробуя языком язвочку во рту: не белые мундиры, рев горнов и блеск сабель, а попытка укрыться от дождя в затопленной дыре на склоне китайского холма. У меня не было возможности узнать, что далеко в Европе миллионы солдат в эти минуты делали точно такое же удручающее открытие.

Все произошло внезапно. Однажды утром сразу после восхода солнца мы, мокрые и продрогшие, как обычно, но довольные хотя бы уж тем, что дождь за ночь прекратился, пытались сварить кофе на самодельной плите. Кайндель облокотился на заграждение из мешков с песком, пытаясь зажечь влажную сигарету, и вдруг выронил спичку, уставившись в недоверии куда-то вдаль.

— Матерь божья, они наступают!

В соседних немецких окопах пришли к тому же выводу: там исступленно колотили в жестянки, созывая солдат по тревоге. Я в ужасе взирал на открывшееся зрелище. Это было похоже на толпу футбольных болельщиков, выбегающих со стадиона после матча, только в сто раз большую. Они мчались вверх по каменистому склону, едва снизив скорость у жалких рядов колючей проволоки — детские фигурки в шинелях и фуражках цвета хаки. Они бежали с пронзительным криком. Офицеры мчались впереди с обнаженными клинками. Над плотными рядами наступающих разносился пронзительный звук горнов, и развевались флаги c восходящим солнцем.

В течение нескольких секунд слышался только стук винтовочных затворов и лязг взводимого пулемета «Максим» в немецком редуте. И началось. Первая шеренга японцев, находившаяся примерно в пятистах метрах, вся полегла — люди попадали как картонные фигурки. Но все-таки они наступали. Времени на раздумья не оставалось, только передергивать затвор и стрелять, передергивать затвор и стрелять, вставлять новую обойму, снова передергивать затвор и стрелять, пока винтовка так нагрелась, что невозможно было прикоснуться, а порох в патронах самопроизвольно воспламенялся от жара ствола. Целиться даже не требовалось.

Тем не менее, рой фигурок в хаки приближался, некоторое падали, конвульсивно дергаясь, другие медленно оседали на колени и роняли винтовки, а потом сами падали сверху. Теперь уже снаряды из орудий фортов выли у нас над головами и разрывались среди наступающих, подбрасывая вверх фонтаны земли, камней и человеческих внутренностей. Грохот стоял ужасающий, он отгонял любые мысли, только перезаряжать, стрелять и снова перезаряжать. Где-то в глубине сознания эхом раздались слова наследника престола, произнесенные тогда на охоте в Богемии: «Лучше всего убивать, не зная, что убиваешь». И тут заклинило пулемет Максима справа от нас. К счастью, к этому времени японская атака захлебнулась, её наступательный порыв угас среди поля мертвых и умирающих. Тем не менее, несколько геройски выживших неслись вперед, как последний язык волны на берег, и не то запрыгнули, не то свалились на нашу позицию. Последовала короткая, но свирепая рукопашная схватка с применением прикладов и шанцевого инструмента, пока мы пытались изгнать мерзких маленьких человечков.