— Прекрасно. Я приду посмотреть. В последнее время было мало поводов посмеяться.
Габсбургский флот в мои дни был немецкоговорящим, но так было не всегда, ведь в 50-х годах девятнадцатого века приказы отдавались на итальянском. И почему бы и нет, мы же являлись последователями и законными наследниками флота светлейшей Венецианской республики. Когда на рубеже веков я был еще курсантом, многие старые офицеры по-прежнему плыли к берегу на гондолах, а не на четырехвесельных гичках, как предписывают инструкции.
Мой первый капитан, Славец фон Лёвенхаузен с «Виндишгреца», был одним из таких. Я получил задание вернуть его гондолу в Моло-Беллону до отплытия из Полы в Южную Америку. И до сих пор помню горечь унижения, когда маленькая лодка беспомощно маневрировала посреди гавани, как я потел от усилия и смущения, отчаянно пытаясь рулить и грести одним веслом, а все имперские и королевские кригсмарине выстроились у поручней, потешаясь над моим конфузом. Что ж, подобное чувство бессильной ярости я испытал на следующий день, когда мы изо всех сил пытались вывести двадцатиметровую торговую джонку в воды залива Цзяочжоувань.
Мне кажется, за все свои годы на море я никогда не сталкивался с более неуклюжим судном, настолько полностью и вызывающе неповинующимся всем правилам управления лодкой, принятым в остальном мире. Мой экипаж в основном состоял из хорватских моряков с побережья и островов Далмации, мужчин, для которых управлять небольшими парусными судами было так же естественно и легко, как дышать. Они прекрасно могли управляться с четырехугольным люггерным парусом, которых у нашей джонки имелось целых пять, а также длинным и тяжелым рулем, крепящимся на двух канатах, стандартными на борту их родных трабакколо и браццера .
Тем не менее, хоть они и были превосходными моряками, джонка одержала над ними верх. Когда мы пытались идти на фордевинд, судно отклонялось от курса и бесконтрольно кренилось из стороны в сторону, потом вдруг разворачивалось прямо по ветру и плыло в обратном направлении, хлопая парусами подобно злому богомолу. Когда мы отчаянно пытались развернуть судно по ветру, оно продолжало уваливаться под ветер или намертво стопорилось на сильном ветру, и приходилось разворачиваться при помощи огромного бамбукового кормового весла.
Когда мы пытались идти в галфвинд, судно дрейфовало боком, как краб, проваливающийся во впадинах волн; а что касается движения по ветру, картонная коробка плыла бы лучше. В итоге после двух-трех часов мучений нам пришлось признать поражение. Слишком измотанные и безразличные к реакции улюлюкающей толпы на маяке, которой предоставили редкую возможность отвлечься от дневной рутины, мы приняли унизительное решение о буксировке обратно паровым баркасом.
Когда я поднимался по ступенькам мола, чтобы сообщить капитану о бесполезности джонки, от толпы отделилась фигура. Человек подошел ко мне, отдал честь и протянул руку. Я уже немного про него знал: Пауль Эрлих, лейтенант имперского германского резерва ВМФ. Он выделялся среди других немецких военно-морских офицеров в Циндао, будучи евроазиатом, сыном лютеранского проповедника из Мекленбурга, прибывшего в северный Китай в 1880 году и женившегося на местной женщине.
В мирное время он занимал должность инспектора по навигации и лоцманскому делу в местных германских органах судоходства, и так как свободно говорил на китайском, кантонском и всех местных диалектах, а во время войны должен был находиться на борту речной канонерской лодки на реке Янцзы. Но в начале войны его корабль стоял на ремонте в Циндао, и теперь, как и все остальные, он оказался в осажденном городе.
Однако его положение было обособленным. С одной стороны, германские кадровые морские офицеры довольно пренебрежительно относились к резервистам, а с другой — не стоит забывать про цвет его кожи. Если офицерский габсбургский корпус был удивительно равнодушен к национальному происхождению своих членов, то для германского расовый вопрос был больным местом. В кадровом офицерском корпусе действовал запрет для евреев на получение офицерского звания, также это было весьма проблематично для поляков или франкоговорящих эльзасцев. Эрлих считал себя немцем, хотя никогда не был в Германии, но к нему с подозрением относились и немцы, и китайцы.
— Господин линиеншиффслейтенант, — сказал он, — надеюсь, вы простите меня за комментарии, но я не мог не обратить внимания, что ваш экипаж не имеет ни малейшего понятия как управлять джонкой...
«Спасибо, господин лейтенант», — подумал я про себя, — «возможно, вы наполовину китаец и никогда не видели далекого Отечества, но унаследовали природную тактичность и деликатность, которой так справедливо славятся пруссаки». Но прежде чем я успел придумать, как вежливо об этом сказать, Эрлих улыбнулся и продолжил:
— ...но, конечно, никто из европейцев не имеет понятия. Чтобы должным образом управлять джонкой, нужно родиться на ее борту и провести всю жизнь на плаву.
— Благодарю за совет, господин лейтенант. Но позвольте заметить, это никак не поможет мне в операции, которую мы планируем.
— Могу я вам кое-что предложить?
— Сделайте одолжение.
— Позвольте найти для вас сегодня на набережной местный экипаж и продемонстрировать, как они умеют управлять этой лодкой. Тогда, если это вас впечатлит, а я думаю, так и будет, можно нанять их для управления джонкой в... операции, которую вы готовите.
— М-да. Согласен, идея кажется привлекательной. Но есть две проблемы. Первая: местные моряки — китайские подданные и потому граждане нейтрального государства; а вторая — даже если удастся преодолеть бюрократические препоны и нанять их, как я объясню им, что делать? Я ни слова не знаю по-китайски.